Драматург Дэвид Бриттон (D. J. Britton) родился, вырос и получил известность в Австралии, а сейчас возглавляет кафедру творческого письма (creative writing) в Университете Суонси в Уэльсе. Бриттон — обладатель многих театральных премий, долгое время сотрудничал с Би-би-си как постановщик оригинальных драм и автор сценических адаптаций (в том числе произведений известных русскоязычных авторов). «Коммерсантъ UK» поговорил с Бриттоном о том, как он работал над постановкой романов Шолохова и Булгакова, о различиях между русской и британской литературой и об отмене русской культуры на Западе.
— Как вы попали из Австралии в Уэльс и начали преподавать здесь в университете?
— В Австралии я возглавлял продюсерскую группу по радиодраме в национальной вещательной компании ABC. Когда проект завершился, мне захотелось, что называется, посмотреть шире на мир и поискать новые возможности. Моя сестра жила в Уэльсе, и я уже делал здесь постановки для Би-би-си, поэтому я приехал сюда. Мне тут понравилось, и в конце концов я решил остаться. С самого начала Уэльс был добр ко мне и как к драматургу, и как к преподавателю.
— Откуда возник ваш исследовательский (и писательский) интерес к произведениям на русском языке?
— Сначала меня просто интересовал театр. Как человека в теме, меня заинтересовала драматургия Антона Чехова, и в Австралии я ставил его «Трех сестер». Как многие современные драматурги, я уважаю Чехова за мастерство натурализма. Он стал для меня путеводной звездой и остается ею до сих пор. Мои любимые произведения — «Три сестры» и «Дядя Ваня» (кстати, я рассказываю о «Дяде Ване» своим студентам). Вероятно, Чехов был первым драматургом, сумевшим выявить скрытую правду наших диалогов — например, что осознавать никем не озвученное не менее важно, чем сказанное вслух. Он гениально создавал персонажей, жизни которых сталкиваются с социальной реальностью, ускользающей из-под контроля.
— Что вдохновило вас на создание сценической версии «Русских сказок старого Петра» Артура Рэнсома (сборник русских и украинских сказок, вышедший в Британии в 1916 году.— Прим. ред.)?
— В этом случае сыграл роль не столько мой интерес к восточноевропейской культуре, сколько мое раннее знакомство с серией детских книг «Ласточки и амазонки» Рэнсома. Это истории о детях, которые увлеченно занимаются парусным спортом в Озерном крае. Я зачитывался ими в юности: мой отец был моряком и, когда перестал выходить в море, проводил много времени за строительством катеров. Позже мне попали в руки и «Русские сказки» Рэнсома. Эти фольклорные сюжеты не были широко известны на Западе (хотя многие слышали о Бабе-яге), и мне хотелось познакомить с ними более широкую аудиторию. Особенно хороша, на мой взгляд, сказка Little Master Misery («Горе»).
— Почему вы решили адаптировать «Белую гвардию» Михаила Булгакова?
— На мой взгляд, Булгаков — потрясающий мастер слова. Его самый известный роман «Мастер и Маргарита» не был опубликован при его жизни из опасений, что он спровоцирует преследования со стороны советских властей. А «Белую гвардию» я считаю не менее увлекательным текстом. Между тем Булгаков был украинцем, и эта книга вышла в Киеве сразу после большевистской революции. Поразительно, как подробно в ней рассказывается о сложной политической ситуации того времени. Центральный персонаж романа — монархист, который пытается остаться верным себе, сталкиваясь с красными, украинскими вооруженными движениями и даже немцами (и одновременно обретая любовь). Это дает нам представление о том, насколько трудно было жить в послереволюционный период.
— Что было самое сложное в адаптации?
— В «Белой гвардии» очень много экшена: тут и уличные бои, и побег, и всякие неожиданные повороты, когда люди пытаются в спешке вырваться из Киева. С точки зрения драматургии эти вещи было довольно трудно изобразить. Адаптацию романа меня попросили показать на Фестивале Булгакова в Киеве несколько лет назад. Мне было любопытно, насколько оно там известно. Беседа со зрителями после спектакля была удивительной: они задавали мне вопросы, по которым можно было понять, что им знакома каждая строка романа.
— А как насчет адаптации «Тихого Дона» Михаила Шолохова?
— Здесь было тоже нелегко — из-за масштабности романа. Было очень важно создать ощущение донских просторов, а это довольно трудно сделать на сцене или по радио. В обеих адаптациях (как Шолохова, так и Булгакова) я старался акцентировать внимание на взаимодействии персонажей и основное внимание уделял людям и их характерам, а не пейзажу.
— Как вы относитесь к разговорам об отмене русской культуры, которые активно ведутся на Западе с 24 февраля 2022 года?
— Я думаю, что, как только политика какой бы то ни было нации становится непопулярной для остального мира, главный побочный эффект от этого один — ее культурное наследие также становится менее популярным. Это на самом деле неизбежно. Если у вас есть интерес к русской культуре, то придется подождать завершения военного конфликта. В целом мировой вклад русскоязычной литературы, особенно конца XIX — начала XX века, был огромен. Большая часть ее литературной энергии проистекает из желания подвергнуть сомнению общественные устои. Так что неважно, будь то Толстой или Булгаков,— литературная сила почти всегда основывается на энергии, которая возникает из сомнения в статус-кво. Возможно, сегодня в Восточной Европе уже рождаются новые литературные течения. Например, прямо сейчас огромным успехом пользуется роман украинского прозаика Андрея Куркова «Серые пчелы». И это совершенно справедливо, потому что книга замечательная.
— Насколько совместимы коммерция и творчество? Например, если писателю нужно выбрать между коммерческим успехом и естественным желанием писать для самовыражения, что бы вы посоветовали в этом случае?
— Я бы посоветовал выбрать оба варианта. С одной стороны, нам нужно как-то зарабатывать на жизнь, с другой — у нас есть творческие амбиции, которые могут не приносить особого дохода. В мои первые писательские годы я сотрудничал с коммерческими организациями, потому что у меня была молодая семья, которую надо было содержать. В широком смысле я думаю, что бизнесменам есть чему поучиться у творческих людей, потому что успешность бизнеса во многом зависит от оригинальности мышления. Лучшее художественное творчество, конечно, оригинально и уникально, и это дает много преимуществ бизнесу, построенному по тем же принципам. В целом мне бы хотелось, чтобы деловой мир был больше открыт креативности искусства и литературы.
— Что в первую очередь необходимо начинающему писателю, независимо от его национальности и других характеристик?
— В первую очередь это интерес к миру. Способность видеть мир — независимо от того, мировой это масштаб или просто обстановка вашего дома,— а затем применять воображение к увиденному. И в результате получится не просто описание увиденного, а ваша личная его интерпретация. Но вам должно быть все интересно, вы должны уметь внимательно наблюдать за всем вокруг, а также слышать, чувствовать, пробовать реальность на вкус. По-моему, хорошие писательские навыки развиваются не столько благодаря живому воображению, сколько благодаря сочетанию наблюдения и воображения. Возвращаясь к Чехову... Его мастерство как писателя подкреплялось его наблюдениями за пациентами, за их жизнью, за тем, какими были их чувства и мысли. Затем он совместил свой врачебный опыт с богатым воображением. Я всегда говорю студентам, что наблюдение — это стартовая точка: как будущий писатель, вы должны глубоко смотреть на мир, осознавать, что происходит вокруг вас, а затем применять воображение и литературные навыки.
— Можно ли сравнить русскую и британскую литературу? Есть ли у них что-то общее?
— Да, их общая черта — гуманизм. В центре каждого литературного произведения находится персонаж со своим характером. Великие шедевры русской и английской литературы представили нам героев, в существование которых мы легко можем поверить. Мы видим их в стрессовых ситуациях, например во времена политического или экономического кризиса. Я думаю, что эти факторы универсальны.
— А если говорить об отличиях, что можно заметить только в книгах русскоязычных писателей?
— Возможно, это тон. Есть особый тон в русскоязычной литературе, который, по моим ощущениям, отличается от общего фона.
— Вы имеете в виду некую мрачность, депрессивность?
— Не обязательно, хотя некоторые люди бы с этим согласились... Я бы сказал, не столько депрессивный тон, сколько недостаток легкомыслия.
— Может ли автор, для кого английский не родной язык, например русскоязычный эмигрант в Британии, написать хорошую книгу для англоговорящей аудитории?
— Я уверен, что такое возможно. Сам я никогда не пытался писать на втором языке и могу только представить, насколько это сложно. С другой стороны, у нас есть отличный пример — знаменитый писатель Джозеф Конрад. Его первым языком был польский, вторым — французский. При этом он приобрел широкую международную известность в начале XX века именно благодаря романам на английском языке. Разумеется, он обладал огромными способностями, но своим примером Конрад показал, что можно прекрасно писать на выученном, неродном языке.
