На прошлой неделе в стенах Королевского колледжа Лондона состоялась встреча Бориса Акунина с известным российским поэтом и эссеистом, лауреатом множества престижных литературных премий Сергеем Гандлевским.
Поэзия Сергея Гандлевского до середины 80-х выходила за пределами СССР в эмигрантских публикациях, а также в самиздате литературной группы «Московское время». С конца 80-х произведения автора появились в России. Как говорит сам поэт, он работает в стиле «критического сентиментализма». В творчестве Гандлевского есть и проза: сборник рассказов «Очарованный остров. Новые сказки об Италии», повесть «Трепанация черепа» и другое.
«Коммерсантъ UK» пересказывает самое интересное из того, о чем беседовали гости в рамках проекта компании Bird & Carrot «Подслушанный разговор».
Об антологии поэзии
Борис Акунин начал с упоминания первой японской антологии поэзии XIII века, которая называлась «100 стихов и сто поэтов». «Если представить себе такую же антологию в России, интересно, что из этого получится?» — задал он свой первый вопрос.
Г.: «Такая же методика была у Олега Чухонцева (поэт и переводчик — прим. ред.). На мой взгляд, это варварский и свирепый замысел, противоречащий самому существу поэзии, ведь она не является сводом законов, а представляет собой живой человеческий голос. Каждое стихотворение сродни посланию, письму в бутылке, за которым стоит определенная личность, но вместе с тем нам хочется узнать, что было до и после, поэтому 100 стихов — это довольно жесткий принцип отбора».
О вдохновении и творчестве на заказ
Борис Акунин напомнил, что есть четыре вида художественного текста: поэзия, проза, беллетристика и эссеистика. Оба собеседника прекрасно владеют тремя стилями, и не удивительно, что писателю не подвластна поэзия, а поэту — беллетристика. «Я пишу эссе, когда владею вопросом и знаю ответы. Проза помогает, когда я описываю ситуацию, в которой еще не разобрался и через тексты пытаюсь найти те самые ответы. Беллетристика же нужна, когда у меня есть история, которой я хочу заинтересовать публику. Что толкает тебя на создание своих произведений в жанре поэзии?» — спросил Акунин.
Для Гандлевского ключевую роль играет интонация: «Когда я могу промычать стихотворение, то начинаю подбирать слова. Чтобы соблюсти эту интонацию, я готов беспринципно поменять весь сюжет стихотворения». Борису Акунину это тоже оказалось знакомо. У него есть даже фонотека, которая помогает настроиться на нужный лад, а среди композиций есть как классика, так и русская попса. Например, чтобы написать про безнадежную любовь, он может поставить определенную композицию и таким образом войти в нужное состояние.
«У меня не так, что захотел настроиться — и послушал грустную музыку», — сказал Сергей Гандлевский. Он отчетливо помнит, что и как делал, когда «натыкался» на вдохновение для каждого своего стиха: какой хлеб покупал в тот момент, куда шел и прочее. «Видимо, происходит какая-то вспышка... Например, стихотворение “Старый князь, позови Андрюшу” началось с Толстого, когда я перечитывал “Войну и мир”».
А.: «Ты как-то сказал, что в своих отношениях со стихами чувствуешь себя девушкой во время белого танца».
Г.: «Нет-нет! Я как раз говорил, что ощущаю себя не очень красивой девушкой, которая стоит в углу и ждет, когда ее пригласят, и каждый раз, когда это происходит, очень радуюсь, но не знаю, обратят ли на меня внимание еще раз».
А.: «Когда приглашают на танцы, кавалеры бывают разные! Кто-то лучше танцует, кто-то хуже…»
Г.: «Да, но здесь я совершенно безволен. Во мне тоже есть жизненный фатализм, особенно в вопросах литературы».
А.: «А как обстоят дела с творчеством на заказ?»
Г.: «Я могу написать по заданию на четыре с минусом, но оно никому не нужно будет. Именно поэтому я никогда не завожу музыку, для меня это так же бессмысленно, как ездить в дом отдыха в надежде на сильную любовь. Максимум, что там можно найти — это приключение».
Об «уместности» поэзии
По просьбе собеседника Сергей Гандлевский зачитал одно из ранних, но уже осознанных и зрелых своих стихотворений «Музыка издалека», которое написал в 1973 году в возрасте 21 года. За ним последовало произведение «Сказка» с ненормативной лексикой, которая ввела в замешательство, видимо, забывшую русский мат лондонскую публику. «Жалко, что такое в учебник не включат», — резюмировал Борис Акунин.
Из этого возникла тема об уместности той или иной лексики в поэзии. «Вообще бывает, что, когда поэт использует совершенно затасканные некрасивые слова, например «Хабибуллин в х/б б/у» (фраза из стихотворения С. Гандлевского — прим. ред.), это трогает читателя», — сказал Борис Акунин и в качестве примера прочитал стихотворение Владимира Гандельсмана «Воскрешение матери».
Г.: «Это очень сильная иллюстрация того, что в искусстве называется уместностью.
Слово “роза” не лучше слова “дерьмо”, все зависит от того, насколько кстати они употребляются. Гандельсман просто обвел рамкой нашу бытовую речь: знакомые всем материнские нотации и сентенции оказались лирическими стихами замечательной силы».
О консервативности поэзии и тяге прозаиков к новизне
По мнению Бориса Акунина, прозаики чаще используют новые темы, а поэты пишут об одном и том же. Он зачитал два стихотворения: Гандлевского «Когда я жил на этом свете...» и «Эпитафию» Жерара де Нерваля, начинающуюся со слов «Он прожил жизнь свою то весел, как скворец…». «Что ж, не имеет значения, что об этом уже писали?!» — воскликнул писатель. «В поэзии важно не содержание, а настроение. Это как отказаться качаться на качелях, потому что на них уже катались другие. То есть главное — ощущение, — парировал Гандлевский. — Проза же подобна снегоочистителю, поэтому мы и снисходительны к ней. Я сажусь в электричку, и мне надо скоротать время, поэтому я открываю новеллу или рассказ, а читать поэзию просто так нельзя. Получится пустая трата времени».
Про поэзию ХХ века
О поэзии невозможно говорить, не вспомнив великих поэтов Серебряного века.
В царской России, по словам Акунина, была иерархия лириков: великий поэт, выдающийся, известный и так далее. Писатель попросил Сергея Гандлевского назвать тех авторов, которые, c его точки зрения, являются переоцененными или недооцененными.
Поэт сначала хотел «отделаться» политкорректной фразой: «Я не соглашусь с постановкой вопроса, ибо поэзия — это не спорт!», но потом все же признался: «Я не очень люблю Пастернака и этих двух женщин [Цветаева и Ахматова]».
А. (улыбаясь): «Две женщины — это Барто и Алигер?»
Г.: «Мне кажется, что незаслуженно не очень широко известен Ходасевич. Одно его стихотворение “Люблю людей, люблю природу, / Но не люблю ходить гулять, / И твердо знаю, что народу / Моих творений не понять” чего стоит! Мне кажется, что в XX столетии авторитеты всплывали совсем неестественно. Так, у нас одновременно печатались и Лесков, и Платонов, что давало весьма превратное представление о литературе».
А.: «А как ты относишься к Блоку? Я открыл недавно и понял, что он меня раздражает».
Г.: «Мне хочется, несмотря на всю условность нашего разговора, сделать ответы пообъемнее. Скажу так: от обычного поэта всегда остается 10–15 стихов. Совсем другое дело, если мы рассматриваем Пушкина. Для меня он гений, то есть в числе тех людей, которые делали что-то за пределами возможностей. Смешно, что до сих пор гадают, был ли Шекспир, но мы-то знаем, что Пушкин точно существовал».
О фольклоре
В ходе разговора Сергей Гандлевский признался, что хотел бы, чтобы его лирика стала народной: «Например, для меня творчество Александра Галича — это совершенно фольклорная песня. И я был бы действительно рад, если бы мои стихи напевали даже без упоминания моей фамилии. Для меня как поэта это была бы высокая похвала».
И напоследок
Отвечая на вопросы зрителей, оба гостя признались, что не читают современную литературу: «Раньше, до 1999 года, я знал, что происходит в литературе, мне платили зарплату за такую работу, но вот уже 20 лет я ничего не читаю, так как мне это вредно», — сказал Акунин.
Говоря о «моральных маяках», поэт отметил: «Для нас большая драма, что Пушкин умер так рано. Думаю, он был бы отличным стариком, потому что ни Толстой, ни Достоевский, увы, не являются примерами для подражания. В этом смысле мы обделены и не знаем, на кого равняться в старости».
Мария Разумова, Марианна Моденова
