С 28 по 31 июля 2022 года в Британии проходил фестиваль мировой музыки, искусств и танца WOMAD, отметивший тогда сорокалетний юбилей. В 2001 году он попал в Книгу рекордов Гиннесса как крупнейший международный фестиваль и до сих пор собирает музыкантов и зрителей со всего мира. В преддверии WOMAD «Коммерсантъ UK» поговорил с музыкальным критиком, радиоведущим и одним из создателей журнала «ОМ» Андреем Бухариным об истории фестиваля, моде на этнику и современной музыкальной сцене.
— Чем WOMAD отличается от других британских и мировых фестивалей?
— Главное отличие WOMAD в том, что это в первую очередь крупнейший этнический фестиваль. Долгое время народная музыка разных стран не имела в Европе особого успеха, о ней знал только ограниченный круг людей, передовые исполнители. Мода на этнику началась на Западе в 80-е, достигла своего пика в 90-е и к нам пришла в 2000-е. Одним из людей, которые поспособствовали пробуждению этого интереса, был Питер Гэбриел, успешный сольный артист, экс-фронтмен группы Genesis и главный популяризатор так называемой world music — этнической музыки с разных концов света, адаптированной под западного слушателя. Он записывал артистов из Азии, Африки, Восточной Европы, продюсировал их и издавал на специально созданном собственном лейбле Real World. Так постепенно сложился рынок этнической музыки, а позже в этой обстановке в начале 80-х появился и фестиваль WOMAD. Сначала он был совсем небольшим мероприятием, который ограничивался выступлениями знакомых этнических музыкантов, на данный момент находившихся в Англии. Сейчас это крупный многодневный фестиваль, который становится все масштабнее и охватывает новые страны.
— В 2013 году WOMAD проводился в России, в Пятигорске. Несмотря на то что контракт заключили на несколько лет, первый раз стал и последним. Как вы думаете, могло ли быть будущее у этого фестиваля в российских реалиях?
— Почему бы и нет. В 2000-е годы у нас тоже случился фолк-ренессанс, когда все заинтересовались русской народной музыкой и она стала проникать в разные жанры, начиная с альбома «Кострома» группы «Иван Купала» и заканчивая репертуаром Инны Желанной. WOMAD, который у нас проходил с подзаголовком «МИР России», был хоть и не очень представительным, но вполне перспективным мероприятием. Думаю, он получил бы свое развитие, однако случился 2014 год, и по политическим причинам Питер Гэбриел отказался проводить фестиваль в России. Я, кстати, видел в интернете афиши даже на этот год, но очевидно, что сейчас он точно не состоится.
— Фестиваль — это прибыльная история?
— Вполне прибыльная, но, как и любой концертный бизнес, такая же рискованная. На ней можно легко прогореть. Представьте: создается фестиваль, вкладываются огромные средства, а потом в последний момент его отменяют из-за коронавируса, как это было, например, с «Дикой мятой». Убытки оказались колоссальными, я думаю.
— То есть основные риски связаны с форс-мажорами?
— Да, по крайней мере, у крупных мероприятий. Если фестиваль известный, если им занимается опытная команда и у него есть определенная репутация, вряд ли он провалится сам по себе. Сорвать его могут только не зависящие от организаторов обстоятельства. А вот у тех, кто только начинает заниматься этим бизнесом, рисков больше. Они могут просто не собрать людей или остаться без музыкантов — тогда фестиваль не окупится.
— Какой фестиваль, на котором вы были, запомнился вам больше всего?
— Пожалуй, фестиваль музыки гнауа (gnaoua) в городе Эс-Сувейра в Марокко. Кстати, тоже этнический. Гнауа — это музыка черных рабов, которых гнали из глубин Африки через марокканские порты на продажу. И вот там, в Эс-Сувейре, маленьком богемном городке на берегу моря, каждый год проводится фестиваль, где играют эту музыку. Приезжают и африканские артисты, и западные коллективы; я, например, видел на нем британскую группу Asian Dub Foundation, которая исполняет этническую электронику.
— Вы впервые оказались в Британии в 90-х. Что вас восхитило тогда в ее музыкальной среде?
— Не могу сказать, что меня тогда что-то удивило или восхитило, потому что британскую музыку я хорошо знал и любил еще до приезда в Британию. Поэтому, когда я приехал, меня в этом плане каких-то откровений не ждало. Больше впечатлений было связано с бытовой жизнью. Я, советский тогда человек, не представлял, как живет западный мир, и мои удивления были связаны именно с этой стороной. Причем не обязательно положительные, хотя и таких хватало. Англия конца 80-х была не похожа на сегодняшнюю. В первую очередь меня удивили грязь на улицах Лондона, достаточно скромная жизнь англичан и, разумеется, высокие цены. А с музыкой было все прекрасно, хотя и без неожиданностей.
— Как вы думаете, почему именно в Британии рождались самые популярные жанры и легендарные коллективы? Что за условия создавались в этой стране для развития музыки?
— Ответ достаточно простой: с Британией этого бы не случилось, если бы не Америка. Та поп-культура, которую мы знаем — какой бы она ни была сейчас глобальной и доступной благодаря стримингам,— на самом деле родилась в Соединенных Штатах. А уже оттуда пришла в Англию и нашла необходимые импульсы, которые получили там дальнейшее развитие. Вот такой странный симбиоз. С другой стороны, почему странный? Это страны изначально очень тесно связаны и на историческом, и на политическом, и на культурном уровне.
— Чем тогда объясняется постоянное поражение Британии на «Евровидении»?
— «Евровидение», на мой взгляд, конкурс очень специфический: это не музыкальная, а телевизионная затея. О нем можно говорить как об определенном проекте, но я не думаю, что он имеет какое-то значение для музыкальной индустрии. Не было такого, чтобы победа на «Евровидении» значительно повлияла на карьеру артиста. Поэтому Англия как крупнейшая музыкальная держава относится к «Евровидению» как к комедийному конкурсу. Они отправляют туда не то чтобы непопулярных артистов — часто даже полупрофессиональных. И какое место они там займут, никому не важно.
— Отличается ли современная британская сцена от той, которая была в 90-е? И как вы к этому относитесь?
— Различия, конечно, колоссальные, потому что мы живем в совершенно новой эпохе. Вернее, мы жили в новой эпохе, а сейчас стоим на пороге следующей. Я, если честно, думаю, что Англия сейчас не в самой хорошей форме в музыкальном смысле. В целом, все хорошо, но были моменты, когда она была на пике, влияла на индустрию, была той страной, на которую все музыканты мира заглядывались и равнялись. Например, во времена популярности The Beatles и «британского вторжения», расцвета британского панка, начала рейвов в 90-е. Сейчас мне не кажется, что в Британии делается что-то особенно уж актуальное и прорывное. Все снова смотрят на США, именно они задают тренды.
— За кем из российских и зарубежных артистов вы сейчас следите?
Начну с того, что полегче,— со своих. Из молодежи я слежу за Shortparis, считаю их большим достижением российской сцены. Мне нравятся группа «Сруб», дуэт «АИГЕЛ». Из западных я больше слежу за музыкантами скорее старшего поколения, за теми, кого давно люблю. Меня сейчас больше привлекает музыка стран третьего мира, причем не только этническая, но и современная. Мне интересно, что происходит в Нигерии, в Бразилии, в ЮАР. О Нигерии, например, мы знаем довольно мало, хотя это невероятное место с населением почти как в России и огромной музыкальной сценой. В ЮАР с 2010-х годов развивается необычный электронный стиль gqom. Мне он показался очень интересным — в отличие от западной танцевальной музыки, которая в последнее время нечасто радует открытиями.
